На протяжении вот уже ста лет история семьи Андрея Кисиленко тесно связана с историей Гоголевки. Его предки — Кисиленко, Костенко, Арнаут, были одними из первых переселенцев, а предания о былых временах передаются от поколения к поколению.
Их история настолько богата различными жизненными перипетиями, что об этом можно писать роман. Ветви семейного древа раскинулись так широко, что, думаю, не ошибусь, если скажу: половина жителей села связана родственными узами, в том числе — прямыми.
А началась история с Ивана Кисиленко, отправившегося на Дальний Восток в 1926 году с женой и малышом Андреем. На Украине тогда был страшный голод. Семь лет мировой и гражданской войн и две революции поставили сельское хозяйство на грань полного разорения.
Разруха после гражданской войны, неурожаи, низкая производительность труда — все это спровоцировало голод 1921-1922 годов. Для решения проблемы советское правительство решило продолжить заселение дальневосточных земель.
Весь путь занял целый год. Добравшись до Имана, выбрали близлежащую Гоголевку. Это была самая обжитая на тот момент, многочисленная и зажиточная деревня. Соседство с городом и железнодорожной станцией давало крестьянам хорошие возможности для торговли.
Сначала переселенцам давали большие земельные участки, потом с появлением колхозов количество соток сократили. В лесах и реках водилось много дичи и рыбы. «Кто не ленился, тот не голодовал», — так вспоминала бабушка Андрея Андреевича первые годы после переселения.
Иван Кисиленко, 1904 года рождения, родом из деревни Жербузи Тихвинской губернии. Его супруга Наталья Николаевна — из Сумского района Харьковской области, из дворянской семьи, у которой была своя ткацкая фабрика. Она была старше мужа на десять лет. Семейные предания хранят тайну исчезновения золотых червонцев, которые женщина умудрилась привезти с собой.
— С дедом Иваном, — рассказывает внук, — и его семейством в Приморье приехали и два его брата, но местные условия жизни их не устроили. Они были моложе деда, семейными узами не связаны, вот и вернулись назад.
Молодые Кисиленко поселились в Гоголевке. Вступили в колхоз. Ивана Андреевича назначили председателем сельсовета. Он умел и мясо добыть, и рыбу поймать. Здесь в 1929 году в семье появился еще один мальчик — Николай.
Как-то у них получилось так, что рождение моего отца зарегистрировали позже почти на два года. Записали его только в 1927 году и местом рождения указала Гоголевку, хотя, как потом вспоминали соседи, «старшой-то уж ходить начал».
Думаю, что родился отец на год-полтора раньше. В те времена такое случалось часто. Путали даты: родился, например, в начале апреля, четвертого числа. А седьмого — Благовещенье. Пошли записывать через месяц, а то и больше. Хорошо, если мать ребенка пошла.
Женщины все помнят и знают, и ошибки не будет. А пошел, к примеру, отец. У него спрашивают: «Когда родила?». Вот он вспоминает. «А… так Благовещенье как раз было», «Хорошо, ну так и запишем — 7 апреля».
А бывает, что через полгода-год вспомнят, что ребенок не записан, вот как в нашей семье и произошло, — когда пришел, такой датой и записали.
Но незадолго до начала войны деда осудили на два года. В школе случился пожар, и, хоть в случившемся был виноват сторож, посадили и председателя. Раньше ведь, что ни случись в селе, за все в ответе — председатель.
В 1940 году он вернулся домой и пошел работать в колхоз. К сожалению, точно не знаю — ушел он добровольцем либо же по повестке, но с войны не вернулся. Пропал без вести под Сталинградом в феврале 1943-го.
Дед уходил вместе с односельчанином Иваном Кушнером. В 1943 году его родственникам тожепохоронка пришла, но вышла ошибка. После окончания войны Иван Григорьевич благополучно вернулся в деревню.
А наша бабушка так и не дождалась никаких сведений о своем муже. После того как дед пропал без вести, бабушка очень боялась, что ее старшего сына Андрея заберут в армию, и берегла его, как только могла.
Приходит вызов на комиссию в военкомат — она его отваром каким-то опоит, что он не видит ничего. Его не берут. Не годен. Несколько раз прокатило. Потом все же его забрали, но служил рядом. Стройбат возводил мост через Ваку — это река Малиновка в Дальнереченском районе, вот там отец и служил.
Вернувшись после армии домой, работал до 1972-го года в колхозе на пасеке. Ее площадь была почти гектар, а пчелосемей — 300. А вот свою пасеку в те годы нельзя было держать. Мед, продукты пчеловодства — все сдавали государству.
Пасек в районе было много — при каждом колхозе. Гоголевские — рядом, за речкой. Пчеловоды туда на деревянных лодках перебирались.
Мед также вывозили на лодках. После 1972 года кладовщиком трудился в совхозе до самой пенсии — до 1987 года. Тогда уже можно было свое хозяйство держать. Своя пасека, коровы, куры, свиньи — большое хозяйство у них было до самой старости. Пятерых детей кормить-учить надо было.
Семья Костенко, мамины предки, прибыли в Гоголевку в 1908 году. И, конечно, тогда еще никто не знал, что спустя четыре десятилетия с Кисиленко их свяжут родственные узы.
Бабушкина тезка — моя мама Наталья Костенко родилась в 1931 году в Гоголевке. Ее мама Елизавета Фоминична — из семьи Арнаут. Отец Елизаветы был служащим на железной дороге, и им было не положено иметь много земли. А семьи тогда были многодетные, прокормить всех могла только земля, вот они и поехали туда, где обещали раздавать землю.
У Терентия Костенко, почтового служащего, был постоялый двор и своя пасека, вот за его сына Николая отдали замуж Елизавету Арнаут. Их дочь — моя мама, Наталья Костенко, после войны в 1948 году вышла замуж за отца — Андрея Кисиленко.
Много тягот выпало подросткам во время войны. На мамином попечении находились пятеро младших детей. На ней, десятилетней девчонке, было много домашних обязанностей: накормить и присмотреть за младшими братьями и сестрами, в то время как родители и старший брат Павел были заняты в колхозе. Мальчишкам-подросткам приходилось работать наравне со взрослыми — с раннего утра до позднего вечера.
Андрей Андреевич рассказывает, что мама вспоминала, как 12 февраля 1947 года, когда ей было 15 с половиной лет, на Приморье упал Сихотэ-Алиньский метеорит. Он приземлился там, где сейчас находится Метеоритный. Практически сразу на место падения отправились исследовательские партии из военного ведомства. Вопрос: «Что за шум?» волновал тогда не только защитников Родины.
Прошло всего два года, как завершилась Великая Отечественная. В мире царила напряжённость. Совсем недавно — боевое применение атомного оружия в Японии. Убедившись, что это не начало ядерной войны, военные отдали вопрос изучения явления науке.
Гоголевская молодежь, в том числе Наталья Костенко, принимала в этом участие. Их направили туда собирать на месте следы чего-то упавшего с неба. В общей сложности было более ста воронок, срубленные осколками деревья и ветви, небольшие следы других разрушений. Хотя воронки были немаленькими. Отдельные — до 28 метров.
Наталья Николаевна, с детства приученная к труду и любившая живность, стремилась получить образование. Уже будучи замужем, выучилась в зооветеринарном техникуме в Имане (Дальнереченске). Там же обучали и на пчеловодов.
Она всегда была очень активной женщиной. Сын говорит, что какое-то время даже возглавляла сельсовет. Но эта работа была ей не по душе, поэтому после очередного декрета женщина уже не вернулась в сельсовет, а пошла по профессии — к своим любимым коровам. Не раз районная газета писала о ней, о ее достижениях в работе, и эти вырезки она бережно хранила рядом с семейными фотографиями в альбоме.
Николай Терентьевич, дед по маминой линии, был при воинской части охотником, поэтому его на войну не забрали. Он был вроде снабженца. Поставлял военным мясо, рыбу. Ему выдавали боеприпасы. Как вспоминала Наталья Николаевна, бывало, что воробьев приходилось стрелять, чтобы прокормить семью.
Добытое на охоте мясо подлежало сдаче государству, а для своих домашних годились и воробьи, ведь в семье Костенко было восемь душ, и все хотели есть. Николай был меткий стрелок. Три-четыре десятка прямо во дворе настреляет, бабушка ощипает — вот и куриный суп готов.
— Еще у Николая Терентьевича, — продолжает свой рассказ Андрей Андреевич, — была пасека. Колхозная. Она располагалась за протокой, в сопках. И вот там, на пасеке, он разработал кусок земли, сделал огород. Неофициальный. Официально тогда нельзя было лишний кусок земли взять, помимо отведенных государством.
Годы послевоенные, голодные. В 1948-м он нес с пасеки картошку. А на него, видимо, кто-то донос настрочил. В общем, поймали его с этой картошкой. Вроде как он с колхозного поля ее украл. А он-то не крал. Но и про огород незаконный говорить нельзя. Как ни крути — хоть так, хоть эдак — а закон нарушил.
И дали ему семь лет лагерей за эту несчастную картошку. А там было-то семь картофелин, вот за каждую по году и дали. Хорошо, что жену с почты не выгнали, оставили на работе. А ведь могли запросто. Раньше ведь часто так было: осудили мужа-отца, отвечает и его семья. Времена суровые.
За анекдот могли судить по 58-й статье и дать десять лет без права переписки. Так и ветерана войны из Гоголевки — отца Петра Захаровича Корзюка, его уже нет в живых, судили. Рассказал анекдот. Кто-то услышал и донес на него — времена были такие.
Во время войны, когда основная часть мужского населения была на фронте, в колхозах остались только старики, женщины и подростки. Сеяли, мед качали, валили лес — все на их плечах.
Зимой колхозники уходили на лесозаготовки. Тяжелая мужская работа за еду. Была определенная норма, которую надо было выполнить. Если не выполнишь, урезали пайку.
Отец мой, Андрей Кисиленко вспоминал, как готовили лес ручными пилами. Потом вывозили с Бейцухи на лошадях. Шестиметровые бревна покатом вручную закатывали на двойные сани — о лебедках тогда даже речи не было.
По весне бревна сбивали в плоты и сплавляли по большой воде в Иман (Дальнереченск), где был лесоперерабатывающий комбинат. Таким же было детство у всех детей того времени. В их воспоминаниях — тяжелый труд с утра до вечера и недоедание. В таких условиях выживали как могли и взрослые, и дети.
Да и после войны легкой жизни никто не видел. После войны долгое время особой популярностью пользовались семечки. Подсолнечник растет на наших землях хорошо. И по осени, собрав урожай, семечки везли в город на рынок, продавали, чтобы копейку лишнюю заработать.
Со своего хозяйства платили налоги: сдавали мясо, сено. Сенопункт в Дальнереченске так до сих пор и называют, потому что там был пункт приема сена. Сено нужно было для армии. Тогда машин были единицы, и в основном в хозяйствах использовали лошадей, в том числе в армии, в милиции, на производстве.
Из колхоза уйти было нельзя. Если давали направление на учебу, то обязан был вернуться назад в свой колхоз. У колхозников даже паспортов не было до 60-х годов. Вот младшим сестрам моей матери уже повезло: они смогли уехать и в деревне не остались.
Из семьи Натальи и Андрея Кисиленко я — самый младший из пятерых детей. Наша большая семья была очень дружная. И прожили родители долгую и счастливую жизнь, их брак продлился почти 60 лет — мама умерла в ноябре, а женились они 6 декабря, несмотря на то, что раньше молодых никто же не спрашивал, любят они друг друга или нет. В 1948 году 17-летнюю Наталью отдали замуж за Андрея Ивановича. Сосватали их мои бабушки — Елизавета Костенко и Наталья Кисиленко. Одни избавились от лишнего рта, другие работницу в дом привели. Какая тут любовь! Но моим повезло.
Отец вспоминал, как уехал в Иман и неделю там жил — хлеб покупал на свадьбу. В одни руки — одна булка была положена. В деревне хлеб не продавали. Женщины сами пекли какие-то лепешки. С мукой тоже ведь проблемы были. А в городе тогда уже работал хлебозавод.
В Новопокровке тоже был райпищекомбинат, но до Имана-то пешком всего два десятка километров пробежать — поближе, чем до райцентра.
Колхозники жили на трудодни, денег у них почти не было. Ведь еще были государственные займы. Надо было обязательно купить облигации на определенную сумму. Никто, конечно, никаких процентов по ним так и не получил, как и денег, потраченных на облигации.
Правительство предлагало гражданам оказать стране посильную помощь, обещая со временем вернуть вложенные средства, нередко — с процентами. На практике все оказалось иначе.
К внутренним займам советское руководство обращалось неоднократно, будь-то индустриализация, война или просто период застоя. В правительстве всегда были уверены: народ не откажет одолжить свои сбережения.
Конечно, многие свято верили, что, давая государству взаймы, они исполняют свой гражданский долг, другие искренне надеялись обогатиться, а третьи воспринимали это как принудительную меру. Историки называют внутренние займы едва ли не самой удачной госинвестицией в СССР. Ведь затраты на дизайн, полиграфию и распределение облигаций окупились сторицей.
К семидесятым, когда был снят налог с личного подсобного хозяйства, в селе было три стада крупного рогатого скота: два — совхозных, одно — с частных подворий. Сады: слива, вишня, яблоня и груша, росли практически в каждом дворе.
Родители наши всегда много трудились. Поэтому и телевизор, сначала — черно-белый, а потом и цветной, появился у них самых первых. И на сберкнижку откладывали деньги — копили детям, внукам. А потом в перестройку в одночасье все сгорело, как и у многих советских граждан. У деда сгорели облигации, у родителей — накопления.
Сын Кисиленко твердо исполняет отцовский наказ: продолжает заниматься пасекой — держит немного пчел. Говорит, что когда в школе работал, а Андрей Андреевич по образованию педагог — времени на хозяйство не было. В 90-х он, как и его предки, председательствовал несколько лет в сельском Совете, жителей в Гоголевке тогда было более 300.
Потом, когда бюджетникам платить перестали, завел хозяйство. Решил, что себя и свою семью надо кормить самому, не надеяться на государство. Он и сегодня, несмотря на то что, многие отказываются и от земли, и от скотины, упорно продолжает заниматься хозяйством. Косит сено, садит огороды. Купил себе в помощь небольшой тракторок.
Живет и трудится с девизом оптимиста – прорвемся!
Светлана БУЛГАКОВА
