Старорусская обитель
Пожалуй, самый популярный ответ на запрос в Интернете о Красноармейском районе – разные материалы о Дерсу и его жителях. Действительно, о быте и проблемах старообрядцев из этого таежного села в последнее десятилетие не писали или не снимали сюжеты только очень ленивые журналисты.
Тема переселенцев – лакомый кусок, ведь здесь и экзотика, и патриотизм, и преодоление невзгод, и сохранение традиций. На самом же деле, когда камеры и диктофоны выключаются и представители СМИ разлетаются по стране писать статьи и монтировать сюжеты, жизнь в Дерсу течет своим чередом – по заведенным порядкам и обычаям, а наведенная журналистами суета растворяется в вечернем воздухе над тайгой. Кстати, как раз воздух в этих местах особенный – чистый и вязкий, словно масло, своеобразное природное средство от бессонницы, ведь спится после поездки в Дерсу всегда хорошо.
Исторически сложилось, что на протяжении существования села, большую часть его населения составляли старообрядцы. Среди жителей района более популярно слово «староверы», хотя, если разобраться в терминологии, все-таки правильным будет первый вариант, ведь староверами издревле считали приверженцев дохристианской веры – язычников. Старообрядцами же называют русских христиан, не принявших реформ патриарха Никона в 17 веке. Нововведения касались порядка проведения богослужений, изменения церковного правописания и совершения обрядов, самое известное из которых – порядок осуществления крестного знамения, вместо двоеперстия, креститься надлежало тремя перстами.
Реформы Никона послужили причиной церковного раскола. Не каждый православный на Руси был готов смириться с переменами в религиозной жизни. Тех, кто совершал богослужения по старому обряду, стали называть раскольниками. На протяжении нескольких столетий они подвергались гонениям, ссылкам, непринятию в обществе. И только в 1905 году император Николай II повелел слово «раскольник» изменить на менее агрессивное «старообрядец».
Да и сами старообрядцы с государством не желали иметь ничего общего, уходя от общественной жизни, от нового уклада, оберегая то, что считали истинным и верным, растворяясь на просторах русского Севера, Поволжья, Сибири и Алтая, считая, что чем дальше от цивилизации, тем меньше соблазнов, а значит, крепче вера.
Так в начале 20 века они и оказались в Уссурийской тайге, чему в какой-то мере поспособствовало и смягчение императорской позиции по отношению к старообрядцам: после русско-японской войны 1905 года власть даже в какой-то мере приветствовала их переселение на необжитые территории Дальнего Востока.
Одним из таких мест и стало Лаулю – так до поры тотального переименования географических объектов в 1972 году называлось Дерсу. Новое имя село получило в честь друга и проводника В. Арсеньева Дерсу Узала. Кстати, сам Владимир Клавдиевич в книге «По Уссурийскому краю» писал про это место: «В одном переходе от Арму, ниже по Иману, есть другое удэгейское стойбище, Лаолю, с населением в восемь человек. Лаолю представляет собой поляну с правой стороны реки длиной 4 километра и шириной 1,5 километра».
Детальных упоминаний о жизни удэгейцев в Лаулю нет. Зато в архивах имеются данные, что со второго десятилетия прошлого века на месте стойбища начинают осваиваться старообрядцы.
Труд в суровых условиях с годами стал привычен, а плодородная земля долины радушно отозвалась на старания: со временем быт был налажен, село потихоньку расстраивалось. Еще до становления советской власти на протоке у Лаулинского прижима была построена сначала водяная мельница, а позже — электростанция.
Старообрядцы составляли большинство населения деревни, но вместе с тем к началу 30-х годов в селе проживали и украинские переселенцы. В это время по количеству дворов Лаулю почти наполовину превосходило Дальний Кут и Санчихезу.
Примерно в эти же годы, процесс коллективизации докатился и до Лаулю. В селе был организован колхоз «Красный октябрь», который перевернул с ног на голову основы традиционного уклада жизни крестьян. Не понимая нового порядка и не желая принимать его, старообрядцы стали переезжать ближе к границе страны, переселяться сначала в Китай, а затем — в Латинскую Америку.
Кто не смог уехать или же был лоялен к власти Советов, постепенно адаптировались, со временем зажили обычной жизнью советских колхозников со своими радостями, трудностями и лишениями.
Село тем временем продолжало расти – действовала начальная школа, после окончания которой дети могли продолжить обучение в восьмилетке соседней Санчихезы. Колхоз и леспромхоз обеспечивали Лаулю рабочими местами.
В 70-х годах функционировал аэропорт, самолеты из Рощино и Новопокровки летали в село ежедневно. Практиковались так называемые «клубничные рейсы» — в Лаулю-Дерсу выращивали самую вкусную клубнику в районе, и жаждущие сочной ягоды товарищи либо на рейсовом самолете отправлялись утром собирать её, а вечерним рейсом возвращались обратно, либо снабжали пустыми ведрами и корзинами, необходимыми для покупки клубники, знакомых пилотов.
В 80-х годах на Имане планировали строить ГЭС, и территория, на которой расположены села Дерсу, Островное, Дальний Кут, по проекту подлежала затоплению, что стало своеобразным толчком для оттока населения. Последовавшая перестройка, сворачивание деятельности леспромхоза на этом направлении, экономический упадок после распада Союза привели к угасанию села. На исходе 20 века Дерсу превратилось в слабо дышащую деревушку с населением в несколько самых стойких семей.
Новую жизнь селу дали переселенцы из Латинской Америки, потомки старообрядцев, покинувших Лаулю в 30-х годах. Как им удалось сохранить культуру, язык и веру – отдельная большая история. Оставаться особенными, преданными своей вере, подвергаться осуждению в обществе, терпеть при этом многочисленные неудобства и лишения – еще одно испытание для них.
Впервые оказавшись в Дерсу, некоторые люди не могут поверить, что сарафаны и косы девушек, косоворотки парней, вышитые рушники в домах и толпы ребятишек – это не маскарад, не шоу для заезжих гостей – это видимая часть закрытого, особого образа жизни, сложившегося веками и по мере сил оберегаемого сегодня.
Дерсу расположено вблизи полюса относительной недоступности Приморского края – точке, наиболее удалённой от его границ: до Китая, Хабаровского края и побережья Японского моря отсюда по прямой — около 130 км, а это максимально возможный показатель для Приморья.
Место, в котором расположено село, словно по чьему-то недоброму (или наоборот) умыслу отгорожено от остального мира капризной рекой и чувствительной к уровню её воды паромной переправой, спрятано за десятком километров таежных дорог и окружено хребтами «Сихотэ-Алиня».
Один из них отделен от села широким полем и тянется параллельно основой улице деревни.
Большая зубастая сопка, словно стоит на страже порядка, уберегает и прячет тайны. Когда идешь к ней через поле, кажется: вот-вот доберешься до горы, может быть, даже получится забраться наверх и сделать, например, красивый кадр, но сопка, словно убегает, отодвигаясь дальше и дальше, пряча за листьями деревьев свои тайны. Рассматривая её в бинокль, видно и отвесные скалы, и даже своеобразные пещеры, в одной из которых устроил себе берлогу медведь. Собиратели легенд и ценители мифов утверждают, что где-то в пещерах спрятан клад. Должна же быть у местности своя загадка?
Зима укрывает Дерсу пушистым слоем снега. Бредущий по полю серый в яблоках конь, отделяется от основного стада, медленно вскидывает голову, настороженно рассматривая чужаков. Наконец, он фыркает и отходит в сторону. И это сочетание заснеженных просторов, сопки, перетекающей в небо, и такого редкого ныне явления – лошадей в поле, погружает в состояние безвременья, окуная хоть на секунду в забытый с возрастом мир старых русских сказок.
Ирина МЕРЗЛЯКОВА
Фото автора и Альваро Лайс
